«Газпром» рассматривает развитие инновационной активности, повышение технологического и организационного уровня компании в качестве приоритетных направлений своей деятельности, так как только на этой основе может быть обеспечено эффективное и устойчивое развитие нефтегазового сектора и российского топливно-энергетического комплекса (ТЭК) в целом. «Газпром» вкладывает значительные средства в научные исследования и разработки. По этому показателю «Газпром» является лидером среди российских энергетических компаний и входим в десятку ведущих энергетических компаний мира. Инновационная деятельность Группы «Газпром» предусматривает разработку перспективных планов и программ для устойчивого развития ТЭК России, развитие сырьевой базы и создание новых технологий для эффективной добычи, транспортировки и переработки природного сырья.

Действительно, нефтяной рынок вошел в зону относительного штиля: цена главного мирового энергоносителя находится на одном, причем уже вполне комфортном для нефтяных компаний, уровне. О том, за счет чего это произошло, стоит ли ждать новых потрясений и готова ли компания к трудностям — начальник департамента стратегии и инноваций «Газпром нефти» Сергей Вакуленко.

— Цена на нефть уже на протяжении долгого времени колеблется в районе $60 за баррель — плюс-минус $10. Можно говорить о том, что ситуация стабилизировалась?

— Я бы не сказал, что ситуация абсолютно стабильна, ведь колебания в $10 за баррель — это не так уж и мало. Если вспомнить, цена опускалась и до $42, то есть разница достигала почти трети от сегодняшней стоимости нефти. Но если сравнивать с 2014 годом, когда цена нефти стала стремительно падать с трехзначного уровня под воздействием резко растущей американской сланцевой добычи, роста коммерческих запасов и, соответственно, очевидного перекоса между спросом и предложением, то, наверное, да, ситуация стабилизировалась. Тогда в ОПЕК решили просто ждать, когда рынок найдет точку равновесия, и, возможно, были правы. Как показало время, трехзначные цены на нефть были неустойчивыми и при этом провоцировали появление достаточно безумных проектов добычи очень дорогой нефти, производства биотоплива и синтетического топлива и т.д.

— Это решение ОПЕК оказалось достаточно болезненным для стран-производителей нефти, в том числе и для России…

— Да, действительно, три года всей мировой нефтяной отрасли жилось довольно плохо. Но к 2016 году, когда в ОПЕК посчитали, что пар из ценового пузыря выпущен, они все же решили стабилизировать ситуацию и совместно с Россией и другими нефтедобывающими странами сделали это крайне аккуратно. Целью соглашения о снижении добычи стало не удержание цены на определенном уровне, а компенсация рыночного дисбаланса, вывод на рынок складских запасов нефти, накопившихся еще до 2014 года. Это сработало, цена поднялась в зону $60 за баррель, что, по мнению некоторых экспертов, уже даже больше, чем надо, так как такой уровень вновь становится стимулом для реализации избыточных дорогостоящих проектов. Но пока ситуация выглядит более-менее спокойной.

— Что может вновь нарушить это спокойствие?

— Чисто теоретически может произойти новый скачок снижения себестоимости американской сланцевой добычи. Технологии не стоят на месте — пока какого-то заметного прорыва не видно, но он может возникнуть. В последние годы себестоимость добычи сланцевой нефти снизилась не из-за революционного развития технологий, а из-за того, что отрасль стала зрелой, прошла по кривой обучения, и из-за того, что, столкнувшись в кризис с резким снижением спроса на свои услуги и товары, несколько умерили свои аппетиты сервисные компании, поставщики материалов и оборудования.

— Говорили еще про газогидраты, развитие технологии добычи которых станет новым прорывом, — здесь нет подвижек?

— Пока не видно. Кроме того, в ближайшие несколько лет прогнозируется затоваривание мирового рынка газа и СПГ. Цена на газ упала сильнее, чем цена на нефть, поэтому особенных посылов к вложениям в дорогие газогидраты не наблюдается.

— То есть факторов дестабилизации рынка изнутри, по сути, нет?

— Если пытаться придумать, как мог бы выглядеть такой фактор, то возможна ситуация, когда кто-то из значимых игроков уверует в то, что революция в декарбонизации очень близка, поверит в прогнозы некоторых аналитиков о том, что за чертой 2025 года люди массово пересядут на электрические беспилотные автономные такси, решит, что надо срочно продать все свои запасы нефти, пока этого не сделал сосед, и тогда баланс разрушится. Насколько такой сценарий вероятен, я не знаю, но и это, конечно, не делается в один день, ведь spare capacity (резервные мощности) сейчас, по сути, есть только у Саудовской Аравии и, как ни странно, у России. Больше запасов, которые позволят быстро вывести большие экспортные объемы на рынок, нет почти ни у кого — нужно инвестировать в добычу, в порты, в терминалы, но это тоже займет время.

— А альтернативная энергетика? Есть ощущение, что в этом сегменте технологии развиваются очень быстро.

— Мы не заметили какого-то заметного рывка в развитии альтернативной энергетики. Да, строятся новые станции, работающие на энергии солнца и ветра. В основном под государственные субсидии. Да, в Германии стоимость электроэнергии иногда становится нулевой и даже отрицательной, и это случается, когда растет производство энергии из возобновляемых источников. Но не стоит забывать, что немецкие власти обязали электросети покупать все солнечное и ветровое электричество, которое им направляют поставщики, причем по довольно высоким ценам. И если вдруг случается ветреное и солнечное воскресенье, когда промышленное потребление невысоко, цена в энергосистеме выходит на отрицательные значения, хотя поставщики солнечного и ветрового электричества все равно получают свой тариф в 15 и даже 20 центов за киловатт-час. Это довольно разорительная конфигурация для остальных игроков энергетического рынка. Но полагаться на эти большие объемы вроде бы бесплатного электричества все равно нельзя — потом могут быть, например, три недели в январе, на протяжении которых доля солнечной и ветровой генерации не превышает 4–5%. А сохранить электроэнергию пока удается только в пределах потребления на несколько часов. Когда появятся технологии, резко снижающие стоимость хранения электричества и позволяющие запасать крупные объемы (а здесь, кроме экономических барьеров, начинают появляться и физические ограничения), рынок действительно может в корне измениться.

— То есть нефтяные компании могут спать спокойно?

— В наше время никто не может спать спокойно, слишком быстро все развивается. Многие наши инвестиционные решения имеют горизонты окупаемости больше 10–15 лет, мы сейчас уже предпринимаем действия по проектам, которые дадут добычу в районе 2030 года. Чтобы осознанно и с открытыми глазами подходить к таким решениям, мы разработали несколько сценариев развития мировой энергетики. Но даже при реализации самого неприятного для нефтяной отрасли сценария потребление нефти на горизонте 2040 года, по нашим расчетам, все равно не опустится ниже 70 млн баррелей в сутки (сегодня порядка 95 млн барр/сут). Это не так уж и плохо, столько нефти мир потреблял в 1990-х. Нет сомнений, что у России, как у производителя с довольно низкой себестоимостью, будет место даже на таком, достаточно сжатом рынке.

— Какие факторы учитываются при формировании этих сценариев?

— При построении сценария развития мировой энергетики традиционно учитывают распределение потребления между видами энергии и довольно жестко привязывают спрос на энергоносители к темпам экономического роста, предполагая, что энергоемкость ВВП примерно одинакова. Мы же при формировании своих сценариев исходим еще и из того, что ситуация в энергетике очень сильно связана не только с экономическим ростом, но и с развитием технологий, политическими тенденциями, настроениями в обществе.

Например, наш самый оптимистичный сценарий основывается на том, что мир весьма кооперативен, экономика растет довольно высокими темпами, а увеличение глобального богатства идет в сектор потребления — условно говоря, на разработку нового iPhone XXX, который хочет иметь каждый житель планеты. По другому сценарию мир, становясь заметно богаче и сохраняя определенную стабильность, существенную часть прироста богатства тратит на разработку и внедрение технологий декарбонизации. Причина неважна — боязнь ли это последствий глобального потепления или новая жизненная философия. Но даже в этой ситуации за счет высокой инерции энергосистемы спрос на нефть будет снижаться весьма медленно.

Есть сценарии, в которых мир достаточно конфликтен, а значит, беден. В нем страны первого мира активно инвестируют в энергонезависимость, стараясь сократить импорт энергоносителей. Электрификация в этих странах идет довольно быстро, но они при этом не склонны спонсировать развитие стран третьего мира, так как переход на электричество в этом случае не борьба с глобальным потеплением, а обеспечение энергобезопасности.

Есть сценарий волатильности, в рамках которого мир несколько лет живет в одной парадигме, потом что-то происходит: войны, конфликты, экономические кризисы, и мир на время переходит в другую парадигму, затем вновь начинает богатеть и потреблять.

— Исходя из какого сценария строится стратегия развития «Газпром нефти»?

— Сценарный подход предполагает, что мы не беремся предсказывать самый вероятный сценарий, мы лишь можем очертить несколько вариантов его развития. Причем, делая это, мы сознательно описываем сценарии более контрастно, без полутонов, они задают рамки возможного будущего. С большой вероятностью реальное будущее — это какая-то комбинация построенных нами сценариев. Но работа над сценариями позволяет нам быть готовыми к тем или иным поворотам судьбы и заранее продумать, какие маячки, предвестники, ранние симптомы возвещают выход мира на ту или иную траекторию. В соответствии с этим наша стратегия такова: не выбор сценария, а гибкость, модульность подхода. Стратегия становится не столько расписанием действий, сколько набором правил и принципов для той или иной ситуации. Это именно стратегия, а не план.

— Получается, что объемы — добычи, переработки — величина в такой стратегии не постоянная, а зависящая от внешних факторов?

— Конечно, полностью отказываться от количественных целей в стратегии неправильно. Мы можем сказать, к каким численным показателям нас может привести следование нашим принципам в том или ином сценарии, и стремиться к этим значениям. Но первичны все-таки принципы, а числа — следствие и зависят от обстоятельств. Например, мы сейчас практически вошли в десятку крупнейших коммерческих компаний по добыче жидких углеводородов. Стратегическая задача — оставаться в этой группе. Если реализуется сценарий быстрой декарбонизации, то, наверное, добыча этой группы будет снижаться. Тогда нам тоже надо будет работать только на самых высокодоходных проектах, грамотно выбирая, что мы будем добывать и на каких рынках продавать наши продукты.

— То есть речь идет о совершенно новой стратегии компании?

— Да. Ее разработка не завершена, но основные контуры становятся понятны. Многое в ней — это предполагаемый результат развития созданного потенциала в традиционных областях деятельности. Но мы начинаем говорить, что компания хочет в районе 2030 года примерно 10% активности иметь в областях, не связанных с нефтедобычей и нефтепереработкой. С одной стороны, это можно рассматривать как хеджирование рисков декарбонизации. Однако в большей степени это результат развития у компании компетенций, применимых не только в нефтяной промышленности, но и в других областях. Мы намерены запустить процесс поиска и идентификации новых направлений бизнеса, в которых могла бы развиваться «Газпром нефть» со своими новыми умениями и новым уровнем эффективности.

— Компания намерена пойти по пути международных холдингов, параллельно развивающих и традиционную, и альтернативную энергетику?

— Может быть, но, в принципе, это далеко не обязательно должно быть связано с энергетикой. Например, мы оказались очень сильны в инфраструктурном строительстве. Любая реализация нашего крупного проекта — это создание инфраструктуры, формирование логистических схем, организация жизни людей на очень удаленных территориях. Мы превращаем места, совершенно не подходящие для жизни и работы людей, в обитаемые. В России с ее богатейшими запасами самых разных ресурсов на огромных неосвоенных территориях — это хорошее умение.

Мы можем управлять огромными промышленными комплексами с опасными условиями производства. Мы научились этому на наших НПЗ, но таких производств достаточно много.

Мы — один из сильнейших и крупнейших в стране аналитиков данных и операторов распределенных промышленных компьютеризованных систем. Занимаясь цифровой трансформацией самих себя, мы получаем компетенцию в цифровой трансформации, применимую в других областях.

То есть мы уверены, что нефть еще очень долго в существенном объеме будет востребована и существенную долю мирового спроса будет удовлетворять именно российская нефть, и намерены укреплять свое лидерство в мировой нефтяной отрасли, стремимся к тому, чтобы стать мировым бенчмарком по эффективности и технологичности. Но мы уверены и в том, что способны использовать свои навыки шире и не намерены упускать и эти возможности.

Источник: http://www.up-pro.ru/

Понравилась статья? Тогда поддержите нас, поделитесь с друзьями и заглядывайте по рекламным ссылкам!

[sc name=”DirectAdvertInPost”